На смену одним пришли другие. Совсем другие. И начали налаживать жизнь. Улицы пролегли по вздыбленным руинам и получили свои имена. Из зловонных подвалов вытаскивали разложившиеся останки. Появились новые дома. Зазвучала новая речь и музыка. Старый план города исчез навсегда, даже кладбища забрал с собой, словно во временнУю воронку. Да, местами оставались стены, где-то деревья, участки мостовой, но стены сносили, деревья пилили, а булыжник заливали асфальтом. Новые жители не очень-то церемонились с этими осколками Кёнигсберга, а чужая память была бессловесна. Шли годы. Годы мирной жизни Калининграда.
Конечно, кто-то интересуется тем, что осталось от прежних жителей, и ради истории, и ради наживы. Некоторые просто землю просеивают, но в наше время в ней находят в основном крышки от пива, аптечные пузырьки, осколки посуды или маленькую чашечку, пепельницу с именем знаменитого приморского отеля или поильник для минеральной воды Cranzwasser с отбитым носиком. Бывают и осколки свинца, пули, каски, военные награды, залежи Winterhilfe, маленьких квадратиков стекла или керамики, средства от продажи которых шли на помощь солдатам – немецким солдатам, и значков материнской славы, разминувшихся с матерями, немецкими матерями, которым предназначались. Война. Эта земля помнит свою боль, но новая жизнь рубцует старые раны. В оврагах и бывших окопах давно выросли деревья, некоторые дороги, обозначенные на старых картах заросли полностью.Открыли границы, тоненьким ручейком вернулись выжившие дети бывших жителей, но раз дотронувшись до чудом уцелевшего холодного очага, поспешили уехать. Просто много времени прошло, и настал их черед переставать жить. Теперь толпы туристов осаждают пляжи. Строят новые мосты и трассы. Вспомнили и о местном эндемике – янтаре. И вслед за туристами отечественными, за счастливой солнечной смолой, рванули дельцы из далекого Китая. Деньги, везде деньги.
И вдруг, как-то совсем неожиданно возле старой ещё кёнигсбергской башни возник стихийный блошиный рынок. Он лепился к торговцам янтарем, а предлагал все то же: пузырьки, а иногда пуговицу или битую тарелочку. И вдруг, на одном из таких походных столиков оказалась собачка. Керамическая стаффордширдская собачка явно родом из викторианской Англии. Такие во множестве украшали буфеты и каминные полки представителей среднего класса и их прообразом были пудели, а вовсе не грозные стаффордширдские терьеры. Стоили они не дорого, а помимо украшения, использовались довольно курьезно. Дело в том, что в прекрасно-церемонной Британии джентельменам не всегда пристало оплачивать услуги приглашенных для очевидной надобности дам. И им дарили собачку, прозрачно намекая, где та была приобретена. С торговцем же существовала договоренность: он с удовольствием принимал свой товар назад и возвращал за него деньги.
Так и путешествовали каминные собачки порой помногу раз в лавку на углу, а потом обратно. Джером К.Джером довольно занудно писал о такой: "Возьмем, к примеру, фарфоровую собачку, украшающую мою спальню в меблированных комнатах. Это белая собачка. Глаза у неё голубые. Нос у неё красненький с черными крапинками. Шея у неё страдальчески вытянута, а на морде написано добродушие, граничащее с идиотизмом. Не могу сказать, чтобы эта собачка приводила меня в восторг. Откровенно говоря, если смотреть на неё как на произведение искусства, то она меня даже раздражает… Но более чем вероятно, что лет двести спустя, при каких-нибудь раскопках, из земли будет извлечена эта самая собачка, лишившаяся ног и с обломанным хвостом. И она будет помещена в музей как образчик старинного фарфора, и ее поставят под стекло. И знатоки будут толпиться вокруг неё и любоваться ею. Они будут восхищаться теплым колоритом ее носа и будут строить гипотезы, каким совершенным по своей форме должен был быть утраченный хвостик".
Wikimedia
Да, стаффордширдская собачка – вещь тиражная, с сомнительными эстетическими свойствами и купить ее у торговца всякой старой всячиной совсем не сложно, просто делают это обычно в Англии или во Франции, а не в Калининграде. Но Джером К.Джером словно предугадал, что я встречу такую собачку из мертвого Кёнигсберга в выросшем на его месте городе.
- Сколько? Спросила я продавца, поедавшего грибной суп из пластикового контейнера.
- 150р,- гордо произнес он, - но в это время голова собачки отделилась от её тельца и осталась в моей руке.
- 100р и завернуть аккуратно, - возразила я. - А где откопали?
- Да здесь недалеко, в старом городе,- ответил продавец, счастливый, что избавился от бесполезного черепка. И на радостях он подмигнул мне и доложил о себе: "Мать татарка, отец русак, ну а я - коренной прусак – здесь родился".
Итак, я еду в старинный немецкий дом на побережье под Калининградом, где в 2000 мы умудрились купить квартирку, а потом постепенно бережно стали приводить в порядок и дом, и сад вокруг него. Еду в мирную жизнь. Я, а со мной битая кёнигсбергская собачка, стоит ли упоминать, что она, конечно, без ноги? Как она сохранилась там, где не выжил почти никто? Безнадежно спрашивать, как это когда-то романтично делал Пушкин, нашедший засушенный цветок в книге: "И жив ли тот, и та жива ли?"
фото автора
Страшный ХХ век не оставил места романтике. Ясно, что она давно сирота, от той страшной бомбардировки, поглотившей город, до момента, пока её не откопал коренной прусак. Не стану её склеивать, пусть останутся следы времени. Больше ей уже ничто не угрожает. В моем доме она - настоящая хозяйка, знавшая прежний Кёнигсберг.
Галина Истомина