Почему мы чувствуем себя одинокими?

Почему мы одиноки, когда вокруг так много людей? Почему нас не понимают?

(Отрывок из книги «Главные вопросы жизни. Универсальные правила»)

Когда в магазине один вид печенья, то проблем с вы­бором не возникает. Пришел, увидел и купил. А если на прилавке сотни сортов, человек стоит, думает, а потом и вовсе машет ру­кой — мол, и без печенья обойдусь. Почему так происходит? Дело в том, что, имея большой выбор, мы на­чинаем сравнивать, мысленно пробуем то, другое, третье и вдруг, сло­вно бы пресытившись, теряем всякий аппетит. То есть мы еще не поели, а ощущение пе­реедания уже возникло. Кроме того, за этим длиннющим прилавком с печеньем есть еще и следующий — с чем-то другим, но, несомненно, тоже вкусным. И возникает иллюзия, что, может быть, не за этим прилавком, а за следующим мы найдем именно то, что нам дейст­ви­тельно нужно. Там, разумеется, повторяется то же са­мое — всё мысленно попробовали и разочаровались.

Возможно, вы скажете, что я не прав, потому как сей­час все равно в супермаркетах покупают больше, чем при прежнем дефиците в советских магазинах. Но я же не говорю об объеме покупок, я говорю о внутреннем ощущении человека от приобретенных благ. Раньше, когда советскому гражданину удавалось «отхватить» что-нибудь в универ­саме или в магазине одежды, он был счастлив до потери сознания. При том, что качест­во этой покупки, по сравнению с нынешни­ми-то това­рами, явно не было замечательным. Но он был счастлив и светился восторгом! А сейчас выходит из супермаркета с полной телегой продуктов и рассеянно качает головой: купил вроде бы много, а радости — никакой.

Та же ситуация и когда человек перед телевизором сидит, два десятка каналов... Перескакивает с одного на другой и ни на одном остановиться не может. Раньше после программы «Время» фильм какой-нибудь по­ка­жут, детектив советский, «Следствие ведут...» — сча­стье необыкновенное! А сейчас и то те­бе, и другое, но абсолютное ощущение, что «смотреть нечего». Прямо так и говорим: «Смо­треть нечего!» Но там масса всего посмотреть. Только вот внимание не задерживается. Надо потрудиться, сделать над собой усилие, чтобы вникнуть в происходящее на экране — что за фильм, о чем говорит этот человек в сером пиджаке? А сил нет, желания трудиться нет, и все... Смотрим рекламу — спокойно, с чувством, с толком, с расстановкой.

И вот ровно то же самое происходит и в системе на­ших социальных связей. Человек в большом городе, разумеется, имеет куда более широкий круг общения, нежели житель деревни (человек Мира Земли и даже Мира Машин). И выбор потенциальных собеседников у него огромный! Тут даже говорить не о чем! Конечно! Но что это за связи, что это за общение? «Привет-пока»? «Пересечемся-по-де­лу»? «Созвонимся-спишемся»? В бесконечных встречах «накоротке» мы растрачиваем весь за­пал своего социального интереса, своей по­требности в социальных контактах. Запас растрачен, а ощущения полноценного общения не возникло. Вроде бы и должен быть до­волен — ведь столько людей вокруг и такое общение насыщенное, а ощущение социального голода... и хоть ты тресни!

И ведь это не вопрос одиночест­ва, а некого чувства, которое мы называем одиночеством. Я вынужден это уточнять, в противном случае мы не поймем главного.

Когда мы говорим, о нашем «чувстве одиночества», мы не имеем в виду субъекта, который, положим, уже третий год заперт в одиночной камере, сидит там и с тарака­на­ми разговаривает. Поверьте мне, рассказ по­следнего об одиночестве поверг бы нас в ужас! То, что он испытывает в одиночной ка­мере, и то, что мы испытываем, ощущая свое «одиночество» в большом городе, — это абсолютно разные вещи. Послушав такого оче­видца реального одиночества, вам бы и в голову не пришло назвать свое состояние неудовлетворенности миром этим словом.

Но проблема есть и она серьезная. Однажды я со­вершенно случайно услышал по радио весьма приме­чательное интервью с Земфирой – и это просто хороший пример. Сейчас уже я, конечно, не вспомню всех подробностей, не помню и вопро­са, который ей задавали, но ответ ее звучал при­мерно следующим образом: «Иногда я беру свою телефонную книж­ку и начинаю просматривать все номера — кому бы я могла позвонить? У меня в телефоне больше двухсот номеров. И когда я дохожу до послед­ней буквы спи­ска, я понимаю, что позвонить мне некому. Хотя я, несмотря на то, что обо мне пишут, девочка хорошая, куль­турная, и если мне кто-то позвонит ночью и будет рыдать, я его, конечно, выслушаю. Но мне позвонить — некому».

При этом нам ведь с ва­­ми абсолютно очевидно, что на самом деле количество людей, готовых с замиранием сердца выслушать ночные откровения Земфиры, измеряется если не сотнями тысяч, то, по крайней мере, десятками тысяч! И все они с огромным удовольствием сидели бы ночи на­пролет и выслушивали ее горе­сти, поддерживали, говорили, что она лучшая, а все, кто ее подвел, — враги народа и вздернуть их надо вверх ногами. Но она говорит: «Нет, некому мне позвонить». Почему так? Потому что ей не нужно, чтобы ее просто вы­слушали! Ей нужно, чтобы ее выслушал кто-то конкретный... Человек, к которому она — Земфира — испытывала бы опре­деленные чувства. Иными словами, речь идет не о том, что соответствующих людей в ее ок­ружении нет, а о том, что она сама не испытывает к другим тех чувств, ко­торые бы хотела испытывать. Вот в чем дело.

Ну или так еще мо­жно сказать. Нашей условной, конечно, Земфире важно, чтобы ее не просто выслушали, а как-то по-особому выслушали. И чтобы это был ка­кой-то особенный человек, который будет ее слушать и что-то ей говорить. То есть, иными словами, речь идет не об одиночестве, а о за­просе к лю­дям, с которыми она, собст­венно говоря, хочет или не хочет вступать в соответствующее взаимодействие. И у нее такого человека нет. Но правильнее было бы сказать — ее внутреннее состояние не позволяет такому человеку появиться. Да, она хочет, что­бы он появился, но она сама не готова чув­ствовать этого человека так, как чувствуют подлинного своего собеседника. Она будет подсознательно требовать от него быть каким-то, каким он не является. То есть она представляет себе некий идеализированный образ, к которому она будет испытывать некие, опять же идеализированные, чувства.

Надеюсь, вы понимаете, что я говорю сейчас именно о простых людях, а пример с Земфирой я привожу просто для наглядно­сти — даже такой востребованный человек мучается одиночеством. Представьте себе: она приходит в какой-нибудь клуб или еще куда-нибудь и по громкой связи сообщает, что ей тоскливо и она хочет с кем-нибудь по­болтать по душам. У нее же очередь выстроится в три ряда! У нее выбор будет огромный! Кого хочешь — оприходуй и разговаривай хоть до потери сознания! Но не в этом же дело. Не в «одиночестве», а во внутреннем состоянии — во внутренней, то есть нашей собственной, готовности, или неготовности, к этому разговору.

То есть речь идет о наших внутренних проблемах, а не о том, что пустота вокруг. Когда же мы произносим слово «одиночество», то сразу возникает ложное ощущение, что, мол, в этом «моем одиночестве» виноваты — они, окружающие, которые меня бросили, оставили, предали и так далее и тому подобное. Потому что мне НЕКОМУ позвонить. Пребывая в этом не ­явном, но вполне очевидном состоянии обвинителя окружа­ющих, я как бы снимаю, слагаю с себя всякую ответст­венность за тот дискомфорт, который я испытываю.

По сути же речь идет о каких-то моих особенных тре­бованиях к этому миру, к этим людям. Я не говорю, что че­ловек не вправе иметь вот такое, особое ощущение от своего бытия и своих отношений с другими людьми. Но я говорю о том, что на­до сначала очень четко определить корень проблемы, первопричину, источник этих тягостных для себя ощущений.

(Отрывок из книги «Главные вопросы жизни. Универсальные правила»)