Тот старый бревенчатый, 5-квартирный дом на берегу затона давно снесли, но место для любого нового дома здесь хорошее: из окон виден затон, а за ним – густая зелень бесконечных заливных лугов. Да здесь и гостиничку можно построить для горожан, уставших от стен напротив их окон, от машин, их моторов, гудков и смога.
Когда-нибудь (а может, и сегодня, завтра) сюда придут рабочие и начнут рыть котлован под фундамент новостройки. И ковш бульдозера либо лопата могут наткнуться на рыжий объемистый ком ржавчины в земле, на глубине примерно метра; чья-то лопата расколет его и обнаружит тяжелые, уже съеденные ржавчиной наполовину болты. Кто, когда, зачем закопал их здесь? Но едва ли рабочие задумаются над этим. Лопата отшвырнет рыжий ком подальше, он скатится по каменистому откосу в затон и навсегда исчезнет в нем.
Знают тайну, которую хранит (хранил) рыжий тяжелый ком ржвчины, четыре человека: я, Колька Котомчин, Ленька Новоселов и Борька Злобин.
На второй год войны мы, соседские мальчишки, второклашки, стали собирать ржавые болты, тяжестью и формой напоминавшие гранаты, которые мы видели в кино. Они валялись на месте снесенного склада. Там стоял штабель сожженных старостью балок и досок, земля под складом была утоптана, тверда, а кое-где промаслена. Трава долго не брала ее, потом, под солнцем, земля потрескалась, разошлась, и из щелей полезли острые зеленые травины.
Болты из твердой земли приходилось выковыривать шпиголями, четырехгранными свайными гвоздями. У каждого из нас был такой шпиголь, ими мы играли «В землю», швыряя гвоздь за острие так, чтобы он воткнулся, - делили меж собой игровой круг. В войну, когда немцы втыкали в нашу землю снаряды и бомбы, игра эта подсознательно вошла в мальчишечью жизнь. Мы с редким ожесточением оборонялись и нападали и радовались возможности отхватить у противника кус круга.
Когда болтов набралась куча, мы вырыли рядом с крыльцом нашей с мамой квартиры яму, уложили их в старый мешок, мешок опустили на самое дно, забросали землей и воткнули над ямой прутик. Только немцы появятся на нашей Набережной улице, - мы уже видели их строй, качание штыков, красные лица и раскрытые для песни рты, - как наша четверка забросает немцев с крыши нашего дома гранатами.
—А если немцы будут в касках? – спросил Ленька.
—Ну да, - сказал Борька, - они ведь будут в касках.
—А чего им в касках-то, - возразил Колька, которому было на год больше, - им кого здесь опасаться, кроме нас, - а о нас-то они и не подумают.
И правда, в поселке судоремонтного завода немцам бояться было некого. Все, кто мог, воевали, мужчины остались – пожилые и незаменимые – на заводе и в малочисленной пожарной команде, которой придали еще и функции милиции. Женщины давно уже понадевали комбинезоны и даже грузчиками стали женщины, быстро научившись материться и курить.
«О нас немцы и не подумают, - согласились мы. – Кто мы им – огольцы!» - и стали утаптывать яму. О том, что может случиться дальше – после того, как мы бросим в немцев тяжелые болты, - не думалось. Мы удовлетворились первой, очень впечатляющей картиной: в немецкий строй летят наши гранаты – прямо в их красные лица.
На реке, которая сильно мелела летом и оставляла нам белые песчаные берега, мы часто, набирая в горсть песку, измеряли таким образом силы наших и немцев. Наших вот столько, говорили мы, и песку набирали полные пригоршни, а немцев вот только столько – показывалась щепотка песку. Но и этого казалось нам мало. Наших столько, сколько песку на всем берегу, а немцев столько – на ладони была все та же щепотка.
Война шла пока далеко – где-то там, за правым, высоким и лесистым западным берегом Вятки. Только однажды я услышал войну – ее передавали по радио с какой-то батареи. Залпы пушек, хриплый голос командира: «По фашистским захватчикам... огонь! Огонь!..» Репродуктор трещал, не выдерживая нагрузки. Мама выключила радио – я не понял, почему, но оставил вопрос на потом. Сейчас знаю: там, среди грохота, был отец.
Из слов, как из камней, складываешь, бывает, памятник какому-то Событию, Впечатению, Поступку человека, что поразили воображение...
...И сохранились в памяти зимние вечера, когда весь мир был занесен снегом, над поселком нависала бескрайняя ночь, а за окном, раскачивая дом и звеня стеклами, бушевала вьюга.
Тускло горела лампочка над столом, где моя 28-летняя мать шила что-то на швейной машинке или чинила старье; стрекотала машинка, тикали ходики...
Но если вьюжный свист заглушал их, начинало казаться, что никогда уже не кончится ни эта вьюга, ни эта ночь, и снег не покинет больше эту землю, - и мать истовее принималась строчить.
Я знаю, шитье и штопка были необходимы; но еще нужнее была матери эта работа – и особенно неумолчное стрекотание машинки, - чтобы заглушить растущий внутри страх перед стихией, перед нависшим над ней одиночеством, перед незащищенностью от всего, что могло случиться завтра или послезавтра.
За ночь вьюга заносила дома чуть ли по крышу; по стеклам было видно, как поднимается уровень снега. Нельзя было и думать о том, чтобы выйти куда-то в такой вечер; жизнь в поселке пряталась в дома. А вьюга, разгулявшись на просторах и споткнувшись о горстку домов, носилась, не зная удержу, над низенькими крышами, билась с размаху в стены и стучалась, грозя, в светящиеся окна, гудела в трубах, свистела, выла – злая ведьма Вятки, зимняя ночная владелица этих мест.
На ночь электричество отключали; перед отключением станция подавала знак трехкратным миганием лампочки, - тогда срочно стелилась постель, плотнее запирались двери, закрывалась печная вьюшка.
Свет гаснул, вьюга гудела сильнее, теперь было слышно, как скрипит и потрескивает, качаясь под ее бешеными ударами, старенький дом, и еще видно было, как шарит она снежными лапами по стеклу.
Вот тогда-то приходили мысли об отце. О том, где он лежит, сжимая винтовку в руках, в эту страшную ночь, как выдерживает ее гнет, думает ли он о нас; сознание напряженно вслушивалось в ночь, в космический ее простор, ловя в шумах ночи неслышные уху сигналы живого присутствия на земле родного человека. И эти сигналы долетали из снежного далека, и мы слышали их, и отец виделся нам живым, держащим в руках винтовку, думающим о нас.
#это_нужно_живым (? подпишитесь на эту рубрику, в которой мы рассказываем о реальных событиях, происходивших в период Великой Отечественной Войны)
Автор: Чирков Вадим Алексеевич, 86 лет, уроженец России (Вятка), живёт в Нью Йорке, член Союза Писателей СССР, "Серебряное и Золотое перо Руси", лауреат премии им. Марка Алданова "Лучшая повесть Русского Зарубежья".
Если вы (или ваш родственник) были участником важных событий, которые хотели бы сохранить в памяти других людей — присылайте свою авторскую заметку (+ плюс фотографии из личных архивов) нам на почту Этот адрес электронной почты защищён от спам-ботов. У вас должен быть включен JavaScript для просмотра. , мы опубликуем её в сайте от вашего имени.