Второй год нашего брака был временем притирки и созидания собственной семьи. Мы учились принимать друг друга, не пытаясь переделать, а просто строили общий быт и отношения. В этот период моя жизнь омрачилась тяжелой болезнью отца. Он был для нас не просто родителем, а мудрым другом и наставником — человеком, с которым можно было делиться самым сокровенным, не опасаясь осуждения или последующих упреков. В этом он отличался от мамы, которая, выслушав, часто откладывала информацию «в долгий ящик», чтобы потом неожиданно ею воспользоваться, что порой было очень неприятно. Этот опыт научил меня ценить доверие и самому быть осторожным в оценках и советах.
Учеба, работа и первая радость
Жизнь шла своим чередом: я училась на дневном отделении, муж — на вечернем, мы подрабатывали по ночам, а на выходных старались вырваться на природу. Так почти незаметно пролетел и второй год. И в этой круговерти наступил прекрасный момент — я почувствовала, что во мне зародилась новая жизнь. Она была живой, активной и невероятно подвижной. С каждым днем сидеть на лекциях становилось все сложнее, а поездки в переполненных автобусах превращались в настоящее испытание.
Сейчас, вспоминая те времена, я вижу эти душные летом и холодные зимой салоны общественного транспорта. Личных машин было мало, пробок не существовало, а по улицам бегали автобусы, троллейбусы и звенели трамваи. Особенно запомнилась весна: в лекционных залах открывали окна, и доносившийся звон трамваев казался особым вестником тепла. Он звучал как приглашение на улицу, прямо с занятий, наполняя сердце предвкушением чего-то светлого.
Столкновение судеб: уход и начало
Наступала весна третьего года нашей жизни. Мой живот уже явно говорил о скором появлении малыша, но радость омрачало состояние отца — ему становилось все хуже. Ему сделали операцию, которую, как выяснилось позже, провели неудачно. Врачи, среди которых был профессор со студентами, совершили ошибку. Лишь когда шов сам вскрылся, стала ясна причина мучений, но нам сказали лишь, что «медицине свойственно ошибаться, и на ком-то нужно учиться». Эта фраза стала горьким эпилогом. Мой отец умер, а на следующий день родился мой сын — крупный, розовощекий, самый красивый и любимый мальчик.
Так горе и радость сошлись в одной точке времени. Нас с малышом продержали в роддоме десять дней — врачи знали о нашей потере. Но в итоге радость нового рождения взяла верх. Мальчика ждала вся родня, ведь детей давно не было. Все суетились, умилялись. Помню, как приехали подруги с учебы, долго смотрели, как он спит, а когда малыш чихнул, в голос заявили, что чихает «как правдешный». Каждой хотелось такого же, но муж строго заметил, что он у нас один, а их много, так что ничего не выйдет.
Быт молодой матери в эпоху дефицита
Тогда все было иначе. Пеленки выдавали по талонам — всего шесть штук: три теплые и три тонкие. Никаких памперсов не было, их заменяли маленькие марлевые подгузники. Стирка шла круглосуточно, чтобы все успевало высохнуть. Каждую пеленку гладили с двух сторон. Распашонки и ползунки были дефицитом, их привозили из Прибалтики или других городов. Весь быт молодой матери был подчинен этому бесконечному циклу: постирать, высушить, погладить.
До трех месяцев ребенка туго пеленали, и лишь потом постепенно освобождали ручки. Сейчас многие критикуют этот «дедовский» метод, но он имел свои плюсы: малыш был спокойнее. Мой сын, например, спал с девяти вечера до шести утра. Этому способствовал строгий режим, который установила моя бабушка с первых дней после роддома: четкое время для кормления, сна, а ночью — только водичка. Это давало возможность отдохнуть и нам.
Позже я пыталась внедрить такой же режим для своих внуков, но времена изменились. Сейчас детей сразу одевают в распашонки и ползунки, они во сне взмахивают ручками, пугают сами себя и спят беспокойно. Когда я оставалась с внуками, то втайне от родителей пеленала их — и они спали спокойно. Это был наш маленький, добрый секрет, связующая нить между эпохами и поколениями.
