Photo by Dreamer on Pinterest Он выходит из тьмы и входит в неё же, будто всю жизнь существует в чужой тени, хотя Невельский трактовал бы это с точностью наоборот. Он стал обезличенной тенью. Человеком без тени. Тенью. Не знал в какой момент, не знал почему, но неожиданно приходился фантомным ударом под дых. Без причины. Настолько внезапно, словно не только в нем боролось две сущности, где в одном глазу бог, в другом — черт… В итоге остался без глаз совсем. Без глаз и без духа. В темноте слепой — лучший проводник. В правосудии лучший судья — слепой судья. Фемида.
— Осторожно, — сразу же обнаруживает свое присутствие Олег, придерживая Невельского за плечо, второй рукой хватая небрежно под лопатки.
Чёрный цвет поглощает любые краски, не отражая, обезображивая их до радужной слюды оттенков мрака на камне. Он теряется в смоли олеговых волос, парфюма с нотками горечи морской соли, усмешки, обсидианового драгоценного образа. Давно он избрызгал подаренный Невельским Tom Ford Oud Minerale, теперь пользуется винтажным Aramis’ом, который Кирилл в тайне хотел разбить. Кирилл ещё от первого ждал радостной встречи с морским ароматом, они в детстве вместе хотели поехать в Неаполь, но он получил какие-то затхлые похороны, смесь ладана, еловых веток, цветов лилий, ржавых гвоздей и жуткой депрессии.
Для Кирилла она все равно пахла детством и чем-то родным, заставляя со временем полюбить себя. И Олег эту воду любил.
Арамис был не таким совсем. Тухлым, чисто мужским и прокуренным, будто когда распробовал и полюбил Hennessy и Chivas Regal 12 летней выдержки. Его, действительно, хотелось раскурочить о плитку пола. Разбить и своими кровавыми от осколков ладонями вцепиться, наконец, в плечи. Будто это остановит.
Ведь он не сидит ощущением страха у изголовья, глядя чёрными глазами в самую суть образа Невельского, перед ним душа столь же неприятно открыта, как забытая ширинка брюк со сломанной застёжкой. Он где-то там внутри. Глубже сидит, чем крик в глотке. Доверием и святой уверенностью, что несмотря на это все, он все же ему ничего не сделает. Ведь он его… Чёрный Человек.
Он не Кирилл, давно нет, никогда и не был, наверное, но все же его. Личный паразит, что развился опухолью в голове. Нет, паразитизм паразитизмом, а это симбиоз — выгодное существование. Как и посеянное в плоть сомнение.
Черным по белому идёт, выгравировывает, поглощая все на своём пути, все препятствия и преграды, а вот белым по черному не получается что-то выбить, выскоблить. Серое видится. Он точно его когда-то убьёт… Выбьет из него все то немногое, что осталось. Кирилл уже не помнил, что ему нравится, что нет, перестал различать даже некоторые эмоции на какой-то промежуток времени, словно не человек он, а полностью белый лист, на котором только нарисуй, что нужно, и все. Но он эти листы на много-много маленьких частей рвёт, ибо сдаваться не хочет. Не знает, что ему нужно. А Олег и не говорит. Сохраняет чёрное молчание.
Ведь со смертью Невельского придёт конец им обоим? Пока он не почувствует безопасности перед собой ничего не изменится, он же не боится Олега, не боится боли, он боится себя… Но получается, что Олега… Быть оставленным, брошенным, опустошенным и незащищенным от мира. Вдвоём им темно и тесно. И боится без борьбы, криков, духоты — вязко в спокойствии. Он же просто болен и вполне себе знает, откуда эта боль взялась. Хроническое заболевание и воспаление мозга. В конце концов божий нектар, налитый на тёрн вряд ли анальгином заглушится.
Кирилл на этой картине белое пятно. Белая ворона, которую нужно застрелить за ненадобностью. Чёрный человек услужливо мог это ему предоставить. Потому что Кирилл знал, что в комнате он хранит пистолет-пулемёт Шпагина.
Олег чувствует его мысли. И когда Кирилл уже хочет уйти его рука ложится на плечо, где ещё пару дней назад фиолетовыми цветами распускались гематомы, по виду невесомо, но по ощущению — надежнее, чем железно. Наручником без ключа, что только отпиливай. Кирилл порой ловил себя на отвратительной мысли, что с ним ему совсем не страшно. Все становилось мелким и несущественным, Олег даровал чувство безопасности, надежности с самого юношества.
С самой первой встречи, где он лежал на асфальте, лицом вниз и безбожно был разбит и нос, и коленки. Отец тогда сказал, что он пришёл сам, но Кирилл-то знал правду. От начала и до конца, где начал с конца. Ибо в конце начало. Вглядываясь и улыбаясь в темноту. Он же не не даёт спать всю ночь, присев на грудной отдел, как демоны из мифологии, он ласково поправлял сбившееся одеяло и вытирал тыльной стороной ладони выступивший от кошмара пот. Укутывал собой и словами в прямом смысле этого слова. И было в этой черно-белой картинке то, что не доступно цветному снимку. Ему казалось он в детстве видел все только чёрно-белым, но родителям он не говорил. Но лампочки не перегорели он накала, включившись.
Светильник зажег Олег, заставляя тьму расступиться, когда Невельскому снилось, что каждый человечек в их городе на половинку искалечен. Не внешне, внутренне. Но Олег заботливо клал его голову на свое плечо и проводил по плечам, закрывая от всего чёрного, темного, плохого, что как он думал вьётся змеей в нем. Когда ходишь по грани, создаётся ощущение, что края нет, хоть обходись по нему, как краевед, но давно все пропил Виктор Служкин. Но это не отменяло того факта, что он самого его боялся. До дрожи. Себя? Нет. Его. Ему давно не десять лет.
И в голову лишь спустя долгое и долгое время приходила логическая цепь случайностей, каков он, его Черный Человек. Щёлкает на запястье замком. Это ведь не олегов канат эгоизма. Диверсией мысль крадётся в черепную коробку, пока город спит и он должен, а никак, а сам Олег сидит у изголовья кровати чёрным силуэтом, ждёт пока Кирилла или усталость смотрит, или морок возьмёт. Невельский не знал нужен ему сон по определению или нет, не спрашивал никогда. Чёрный человек не может быть живым?..
Он не даст ответа. Сидит, точит на точильном сером камне, оценивая в свете пьяных тусклых звёзд. Точить ножи не точить зубы. В чёрном плаще, в чёрной кофте под горло, в чёрных увесистых берцах. Вся его фигура соткана из тьмы. Он и раньше не моргнув мог свернуть шею кошке, что посмела напугать Невельского или очень жестко наказать мальчишек, что ради смеха и шутки отрезали Кириллу в школе широкую прядь волос. Кислотно-яркое в своей гудроновой вязи видение. Перелом в хребтине. Тогда ему пришлось стричься и больше к длинным волосам он не возвращался.
— Чего не спишь? — с поворот головы все мысли в голове расходятся и Невельский только передергивает плечами, что-то нечленораздельно произнося. На него просто так никогда не получалось глядеть. Вполглаза, один глазком, украдкой. Ровно также, как и с крыши многоэтажки не получается упасть слегка, что упереться в пики гелиевых звёзд, что мрак не освещают.
Обратите внимание: Как противостоять манипуляции - «Черный компромисс».
Освещают только стоящие, купленные у бабульки в переходе метро багряные Георгины с бисерными каплями уличного дождя. Это бисер пахнет, как и всякий другой по Вознесенскому бисером. Самоубийством и немного вермутом.Невдомек было сложить, как дважды два, что все не просто так. Все, кто к нему прикасались начинали заживо гнить, исходить чернотой и язвами своих дурных и не менее разложенных помыслов, как и тело. Мягкое, начинённое опарышами, как для хорошей рыбалки, но нет, лишь немногим отваренное в ванной, ибо после получаса в тёплой воде, точную причину смерти устанавливать будет невозможно. Как отношение останков, если засыпать труп гидроксидом натрия и немного воды добавить. Мрак, что был пронизан шипастый стеблями роз. Настолько отвратительно в своей эстетике. Чёрные мысли порождают черную чужую волю.
Один упал с лестницы в школе и сломал руку на второй день, второму те самые ножницы вошли в глаз в тот же, а третьего загнобить за этот инцидент до такой степени, что он вынужден был перейти в другую школу. Сказали, что ему поставили невменяемость. Чёрные люди. Ему просто нужен был свой Черный Человек.
Но Олег таковым не является. Таковым является Невельский. Сам себе не поможешь — никто не поможет, не держит из гудроновой вязи нефтяного пятна собственных чёрных помыслов и желаний.
Но и тогда не очень взрослому и где-то наивно-глупому Кириллу, что ещё верит в добро и справедливость, было их жалко. Сила в правде, всегда говорил Олег раньше, напоминая, что счастье в ловкости рук и ума. Сейчас его правда в том, что справедливости нет, если ее не организовать самому, правды нет и счастье в деньгах. Однако ценник был разным. Тогда же Олег убедил, что так было правильно, что есть такой закон бумеранга в жизни, где все возвращается… Он умел убеждать. И историю его жизни рассказать так, могильной эпитафией, что он бы и не догадался. Он стал его личным бумерангом и исполнителем самых нелицеприятных желаний. Оружием. Ружьём Чехова. Просто «Огонь». Олег же никогда не был так силён, как в собственной голове. Это сможет прекратить разве что секира. Он не уверен, что раскалённый воск, о котором он подумал, чтобы капать на мозги стало буквальным выражением, смог бы пролить хоть сколько-то света… Не сургуч — печать не поставишь. А что толку от воска без фитиля.
Олег не являлся Чёрным Человеком. Олег является Черным Человеком.
Был, есть и будет человеком, с самой тёплой усмешкой и проницательным тяжёлым взглядом не чёрных, а наоборот светлых-светлых голубых глаз, но таким мерзким и отвратительным, когда леденеет.
Приносящим в лживых жестах и словах, хоть никогда и не врал, муки. Ведь Кирилл не мог и мысли пропустить, что что-то не так… В детстве, когда тебе ещё невдомек, что тебе досталось в наследство, все кажется простым, как пять рублей. Несмотря на валяние в луже — чистой монетой для чистой совести.
Он менялся постепенно вместе с ним. Олег был старше изначально. Не доходило, что он не менялся. Совсем. Но вместе это стиралось, приобретал новые мысли и черты. Его мысли и черты. Кирилл себя терял раз от раза, являясь выпитым и высушенным.
Только спустя несколько лет на пороге больницы ему выдали бумажку: маниакальная депрессия, а на словах мягко оговорили подозрения на шизофрению. Разложение собственной личности и замещение другой. Он тогда провёл бесчисленное количество часов перед альбомами в поисках ответов. Выжег на той стороне век образ и пытался теперь развидеть на многочисленных снимках за пластиковой тонкой слюдой. Олег же был. Был, есть и будет. Не только в памяти. Кирилл сжал в руке пустую упаковку от валиума.
Невельский никак не мог понять, в какой момент он поменялся, что перестал отличать свои суждения от его, себя от него, и он же… Да нет, он был на фотографиях, он был в голове, он был везде. В каждом предмете и в каждом шорохе. В каждом вздохе. Тогда он первый раз его сильно избил за этот поход. Избил и бросил. Не возвращался до того момента, пока Кирилл совсем не отчаялся и потерял надежду, не выходя из комнаты по разумному, на деле весьма глупому суждению. Ему незачем было солнце, несмотря на то, что и Шипку-то он не курил. Он думал, что сошёл с ума окончательно и так и должно было быть. Худший вид наказания, что он мог когда-либо выбрать. Предательство. Забавно, что с его уст это приобретало некий в своей мраморности непоколебимый оттенок, что заставлял сомневаться в себе и чувствовать виноватым. Хотя его вины не было. Он принёс шоколадный брауни.
Кириллу казалось прошла неделя, на деле прошло не более трёх часов. С копейками.
В тот момент Невельский вспомнил, что мозг не может придумать и проецировать то, чего не было и не существует. Первая мысль о том, что он просто его выдумал, на него же глядя. Но иначе… Он был ощутим и зрим для других ровно столько же, сколько порой неощутим и незрим для Кирилла. Неотъемлемая часть жизни и самая плохая привычка, что могла к нему прицепиться. Ни Алкоголь, ни сигареты, ни любовь, ни селфхарм. Только если своего эго и эгоизму. И страшно подумать, но в обезличенном лице крылись настоящие дьявольские черты, которыми Кирилл никогда бы и не смог наградить, но он все больше убеждался в том, что так виртуозно угадывать желания невозможно и понимать с полуслова. Невозможно.
Он не человек.
Не Чёрный Человек. Не Черт. Кирилл не знал кто такой Олег и откуда он пришёл, куда может уйти. У войны, чумы, голода и смерти, однако, был убеждён именно его лицо. Перед собой дрогнешь, хоть и право имеешь. Но для чего… Стало понятнее только потом.
— Я не инвалид, — напомнил, едва шмыгнув носом, что болел ужасно, Невельский.
— Я ведь могу и отпустить, — это не звучало угрозой, так это, напоминанием, что на самом деле давно за них двоих все решает не Кирилл. Все изменилось в тот день, когда он впервые взглянул на него по-иному.
Десятый класс, полное осознание, что надо лечиться и вытравлять из своей головы Олега чем-угодно: таблетками, уколами, хоть трепанацией, но Кирилл не мог так больше. Побои, прессинг… Это переходило все границы и просьбы, мольбы, огрызания и откровенные потасовки лишь напоминали о той непомерной вверенной власти, которой сам Кирилл его же и наделил. Он сам его вымостил из золота, выбил из камня, выковал из железа… Но он не мог позволить ему вредить невиновным. Себе вредить, оставляя прижженную от раскалённого металла кожу или порезав о тонкую сталь. Не вышло из него Данилы-Мастера. Все это, и сочетающиеся с грубость так контрастно легкие и даже ласковые успокаивающие движения в волосах. Уверенный тон и расползающаяся на полу лужа крови от сильного удара куда-то в брюшную полость. Когда-то он одновременно жаждал чувствовать и боялся обнаружить себя в одиночестве, сидя у разбитого зеркала…
— Не можешь.
— Могу. — уверенно проговорил Олег на пробу приопуская руку, но Невельский не дёрнулся. Хотел уже расшибиться насмерть.
— Не можешь, потому что сдохну я, сдохнешь и ты…
— Тебе не кажется, что ты уже умер?
— Сердце бьется, кровь хлещет, смотри… — Невельский рассекает себе руку крупным осколком от бутылки розового шампанского не глядя, соскакивая с запястья на вены неразборчиво. Порез сразу налился багровой, почти чёрной кровью. Олег прикладывает его запястье к губам перед тем, как достать платок. Отодвигает второй рукой у Невельского челку.
— Не в этом смысле. Ты меня понял.
Больше интересных статей здесь: Психология.
Источник статьи: Чёрный Человек.