Photo by Dreamer on Pinterest Он появляется из темноты и растворяется в ней, словно вечно пребывает в чужой тени, хотя сам Невельский мог бы трактовать это с точностью до наоборот. Он стал обезличенной тенью. Человеком без собственного отражения. Тенью. Неизвестно когда и почему, но его присутствие ощущалось как внезапный удар под дых — без видимой причины. Настолько неожиданно, будто внутри него боролись две сущности: в одном глазу — бог, в другом — дьявол… В итоге он остался без глаз вовсе. Без зрения и без духа. В темноте слепой — лучший проводник. В правосудии лучший судья — слепой. Фемида.
Присутствие во тьме
— Осторожно, — тут же обозначил своё присутствие Олег, придерживая Невельского за плечо, а второй рукой небрежно обхватив его под лопатки.
Чёрный цвет поглощает все остальные краски, не отражая, а искажая их до радужных переливов мрака на камне. Он теряется в смоле олеговых волос, в парфюме с горьковатыми нотами морской соли, в усмешке, в этом обсидиановом, драгоценном образе. Давно он израсходовал подаренный Невельским Tom Ford Oud Minerale и теперь пользовался винтажным Aramis’ом, который Кирилл в тайне мечтал разбить. От первого аромата Кирилл ещё ждал радостной встречи с запахом моря — они в детстве вместе мечтали поехать в Неаполь, — но получил тяжёлый, затхлый шлейф, напоминающий похороны: смесь ладана, еловых веток, лилий, ржавых гвоздей и глубокой депрессии.
Для Кирилла этот запах всё равно пах детством и чем-то родным, заставляя со временем полюбить себя. И Олег эту парфюмерную воду любил.
Aramis был совсем другим. Резким, сугубо мужским и с налётом табака, будто его владелец распробовал и полюбил Hennessy и Chivas Regal 12-летней выдержки. Его, действительно, хотелось швырнуть о кафельный пол. Разбить и окровавленными от осколков ладонями вцепиться, наконец, в его плечи. Будто это что-то остановит.
Симбиоз и паразитизм
Ведь он не просто сидит, наводя ужас, у изголовья, вглядываясь чёрными глазами в самую суть Невельского. Перед ним душа открыта так же неприглядно, как забытая расстёгнутая ширинка. Он где-то внутри. Глубже, чем крик в горле. Доверием и святой уверенностью, что, несмотря ни на что, Олег всё же не причинит ему вреда. Ведь он его… Чёрный Человек.
Он не Кирилл, давно нет, возможно, никогда и не был, но всё же принадлежит ему. Личный паразит, разросшийся как опухоль в сознании. Хотя паразитизм паразитизмом, а это скорее симбиоз — взаимовыгодное сосуществование. Как и посеянное в плоть сомнение.
Чёрным по белому он идёт, выгравировывая свой путь, поглощая все преграды. А вот белым по чёрному что-либо выбить, выскоблить — не получается. Получается лишь серое. Он точно когда-нибудь убьёт его… Выбьет из него то немногое, что осталось. Кирилл уже не помнил, что ему нравится, а что нет, на время даже перестал различать некоторые эмоции, словно он не человек, а чистый лист, на котором можно нарисовать всё что угодно. Но он рвёт эти листы на множество мелких клочков, потому что сдаваться не хочет. Не знает, чего хочет. А Олег молчит. Сохраняет чёрное, гнетущее молчание.
Страх быть оставленным
Ведь со смертью Невельского придёт конец им обоим? Пока Кирилл не почувствует себя в безопасности, ничего не изменится. Он не боится Олега, не боится боли — он боится себя… А получается, что боится и Олега. Боится быть оставленным, брошенным, опустошённым и беззащитным перед миром. Вдвоём им тесно и темно. И этот страх тихий, без борьбы и криков — вязкий и удушливый в своём спокойствии. Он просто болен и отчасти понимает, откуда взялась эта боль. Хроническое заболевание, воспаление мозга. В конце концов, божественный нектар, пролитый на терновник, вряд ли заглушится анальгином.
Кирилл на этой картине — белое пятно. Белая ворона, которую нужно застрелить за ненадобностью. Чёрный Человек услужливо мог бы ему это предоставить. Потому что Кирилл знал, что в комнате хранится пистолет-пулемёт Шпагина.
Олег чувствует его мысли. И когда Кирилл уже собирается уйти, его рука ложится на плечо — там, где ещё пару дней назад цвели фиолетовые гематомы. Касание кажется невесомым, но ощущается надёжнее железа. Как наручники без ключа, которые можно только распилить. Кирилл порой ловил себя на отвратительной мысли, что с ним ему совсем не страшно. Всё вокруг мельчало и теряло значение, Олег дарил чувство безопасности и надёжности с самого юношества.
Истоки в прошлом
С самой первой встречи, когда он лежал на асфальте, разбив нос и колени. Отец тогда сказал, что он пришёл сам, но Кирилл-то знал правду. От начала и до конца, хотя начал с конца. Ибо в конце — начало. Вглядываясь и улыбаясь в темноту. Он же не просто не даёт спать, усевшись на грудь, как демон из мифов. Он ласково поправлял сбившееся одеяло и вытирал тыльной стороной ладони пот, выступивший от кошмара. Укутывал собой и словами в прямом смысле. И в этой чёрно-белой картине было то, что недоступно цветному снимку. Ему казалось, в детстве он видел мир только в чёрно-белых тонах, но родителям не говорил. Лампочки не перегорели, они просто зажглись.
Свет зажёг Олег, заставив тьму расступиться, когда Невельскому снилось, что каждый житель их города наполовину искалечен. Не внешне, а внутренне. Олег заботливо клал его голову на своё плечо и проводил рукой по спине, закрывая от всего чёрного, тёмного, плохого, что, как он думал, извивается змеёй внутри него. Когда ходишь по краю, кажется, что края нет, хоть обойди его, как краевед, но давно все тропы пропил некий Виктор Служкин. Однако это не отменяло того факта, что Кирилл боялся его самого. До дрожи. Себя? Нет. Его. Ему давно не десять лет.
Сущность Чёрного Человека
И лишь спустя долгое время в голову приходила логическая цепь догадок о том, каков он, его Чёрный Человек. Щёлкает замком на запястье. Но это не верёвка олегового эгоизма. Диверсией мысль крадётся в черепную коробку, пока город спит, а Олег сидит у изголовья чёрным силуэтом, ожидая, когда Кирилла одолеет усталость или морок. Невельский не знал, нужен ли Олегу сон по определению, и никогда не спрашивал. Чёрный человек может быть живым?..
Ответа он не получит. Олег сидит, точит нож на точильном камне, оценивая его в свете тусклых, пьяных звёзд. Точит ножи, а не зубы. В чёрном плаще, в чёрной водолазке под горло, в тяжёлых чёрных берцах. Вся его фигура соткана из тьмы. Он и раньше, не моргнув глазом, мог свернуть шею кошке, напугавшей Невельского, или жестоко наказать мальчишек, которые ради шутки отрезали Кириллу в школе прядь волос. Кислотно-яркое видение в своей гудроновой вязи. Перелом в хребтине. Тогда Кириллу пришлось коротко постричься, и к длинным волосам он больше не возвращался.
— Чего не спишь? — с поворотом его головы все мысли разлетаются, и Невельский лишь передёргивает плечами, что-то невнятно бормоча. Смотреть на него прямо никогда не получалось. Только искоса, украдкой. Так же, как и упасть с крыши многоэтажки «немного» не получится, чтобы лишь упереться в пики гелиевых звёзд, которые не освещают мрак.
Обратите внимание: Как противостоять манипуляции - «Черный компромисс».
Освещают только стоящие, купленные у бабушки в переходе метро, багряные георгины с бисерными каплями уличного дождя. Этот бисер пахнет, как и всякий другой по Вознесенскому, — бисером. Самоубийством и оттенком вермута.Тень, приносящая распад
Ему было невдомёк сложить дважды два и понять, что всё не просто так. Все, кто к нему прикасались, начинали заживо гнить, исходить чернотой и язвами своих дурных, разложившихся помыслов, как и их тела. Мягкие, начинённые опарышами, как наживка для рыбалки, но нет — лишь слегка отваренные в ванной, ведь после получаса в тёплой воде установить точную причину смерти будет невозможно. Как и опознать останки, если засыпать труп гидроксидом натрия и добавить воды. Мрак, пронизанный шипастыми стеблями роз. Отвратительно в своей эстетике. Чёрные мысли порождают чужую, чёрную волю.
Один обидчик упал с лестницы в школе и сломал руку на следующий день, второму те самые ножницы вошли в глаз в тот же день, а третьего затравили за этот инцидент до такой степени, что он вынужден был перейти в другую школу. Говорили, ему поставили диагноз «невменяемость». Чёрные люди. Ему просто был нужен свой Чёрный Человек.
Но Олег таковым не является. Таковым является сам Невельский. Сам себе не поможешь — никто не поможет. Он сам держит в руках это нефтяное пятно, эту гудроновую вязь собственных чёрных помыслов и желаний.
Иллюзия справедливости
Но и тогда ещё не очень взрослому и где-то наивно-глупому Кириллу, верившему в добро и справедливость, было их жалко. «Сила в правде», — всегда говорил Олег раньше, напоминая, что счастье — в ловкости рук и ума. Сейчас его правда в том, что справедливости нет, если её не организовать самому, правды нет, а счастье — в деньгах. Однако ценник был разным. Тогда же Олег убедил его, что так было правильно, что в жизни есть закон бумеранга, и всё возвращается… Он умел убеждать. И историю его жизни рассказывал так, будто читал могильную эпитафию, что Кирилл и не догадывался. Он стал его личным бумерангом и исполнителем самых неприглядных желаний. Оружием. Ружьём Чехова. Просто команда «Огонь». Олег же никогда не был так силён, как в собственной голове. Остановить это сможет разве что секира. Он не уверен, что раскалённый воск, о котором он подумал, чтобы капать на мозги (став буквальным выражением), смог бы пролить хоть немного света… Не сургуч — печать не поставишь. А что толку от воска без фитиля.
Олег не *являлся* Чёрным Человеком. Олег *является* Чёрным Человеком.
Был, есть и будет человеком с самой тёплой усмешкой и проницательным, тяжёлым взглядом не чёрных, а, наоборот, очень светлых голубых глаз, но таким мерзким и отвратительным, когда они леденеют.
Несущим в лживых жестах и словах (хотя никогда и не врал) муки. Ведь Кирилл не мог допустить мысли, что что-то не так… В детстве, когда тебе ещё невдомёк, что тебе досталось в наследство, всё кажется простым, как пятак. Несмотря на валяние в луже — чистой монетой для чистой совести.
Растворение личности
Он менялся постепенно вместе с ним. Олег был старше изначально. Кириллу не приходило в голову, что Олег не менялся. Совсем. Но вместе с ним стирались его собственные черты, приобретались новые мысли — мысли и черты Олега. Кирилл терял себя раз от разу, становясь выпитым и высушенным сосудом.
Только спустя несколько лет на пороге больницы ему вручили бумажку: «маниакальная депрессия», а на словах осторожно озвучили подозрения на шизофрению. Разложение собственной личности и замещение её другой. Он тогда провёл бесчисленные часы перед семейными альбомами в поисках ответов. Выжег на обратной стороне века его образ и теперь пытался разувидеть его на многочисленных снимках за тонкой пластиковой плёнкой. Но Олег был. Был, есть и будет. Не только в памяти. Кирилл сжал в руке пустую упаковку от валиума.
Невельский никак не мог понять, в какой момент он подменился, перестал отличать свои суждения от его, себя от него, и он же… Да нет, он был на фотографиях, он был в голове, он был везде. В каждом предмете и в каждом шорохе. В каждом вздохе. Тогда Олег впервые жестоко избил его за этот поход к врачам. Избил и бросил. Не возвращался до того момента, пока Кирилл совсем не отчаялся и не потерял надежду, не выходя из комнаты по, казалось бы, разумному, а на деле глупому, решению. Ему было незачем солнце, несмотря на то, что он даже Шипку-то не курил. Он думал, что сошёл с ума окончательно и так и должно быть. Худшее наказание, какое только можно придумать. Предательство. Забавно, что с уст Олега это приобретало мраморную, непоколебимую убедительность, заставлявшую Кирилла сомневаться в себе и чувствовать вину. Хотя его вины не было. Олег вернулся, принеся шоколадный брауни.
Кириллу казалось, прошла неделя, на деле — не более трёх часов. С копейками.
Грань между вымыслом и реальностью
В тот момент Невельский вспомнил, что мозг не может придумать и спроецировать то, чего не было и не существует. Первая мысль — что он просто его выдумал, глядя на своё отражение. Но иначе… Олег был осязаем и видим для других ровно столько же, сколько порой неосязаем и невидим для самого Кирилла. Неотъемлемая часть жизни и самая пагубная привычка, какая только могла к нему прицепиться. Ни алкоголь, ни сигареты, ни любовь, ни селфхарм. Только собственное эго и эгоизм. И страшно было подумать, но в этом обезличенном лице крылись настоящие дьявольские черты, которыми Кирилл никогда бы не смог его наделить. Но он всё больше убеждался, что так виртуозно угадывать желания и понимать с полуслова невозможно. Невозможно.
Он не человек.
Не Чёрный Человек. Не Черт. Кирилл не знал, кто такой Олег, откуда он пришёл и куда может уйти. У Войны, Чумы, Голода и Смерти, однако, было, он убеждён, именно его лицо. Перед ним дрогнешь, хоть и право имеешь. Но зачем… Стало понятнее только потом.
— Я не инвалид, — напомнил, едва шмыгнув носом (он ужасно простудился), Невельский.
— Я ведь могу и отпустить, — это не звучало угрозой, скорее напоминанием о том, что на самом деле давно за них двоих всё решает не Кирилл. Всё изменилось в тот день, когда он впервые взглянул на него по-иному.
Попытка освобождения
Десятый класс, полное осознание, что надо лечиться и вытравливать Олега из своей головы чем угодно: таблетками, уколами, хоть трепанацией черепа. Кирилл не мог так больше. Побои, давление… Это переходило все границы, и просьбы, мольбы, отпор и откровенные драки лишь напоминали о той непомерной власти, которой сам Кирилл его же и наделил. Он сам вымостил его путь золотом, выбил из камня, выковал из железа… Но он не мог позволить ему вредить невиновным. Себе вредить, оставляя на коже ожоги от раскалённого металла или порезы от тонкой стали, — пожалуйста. Не вышел из него Данила-мастер. Всё это, и контрастирующие с грубостью лёгкие, почти ласковые движения, успокаивающе проводящие по волосам. Уверенный тон и лужа крови на полу от сильного удара в живот. Когда-то он одновременно жаждал чувствовать и боялся обнаружить себя в одиночестве, сидя у разбитого зеркала…
— Не можешь.
— Могу, — уверенно проговорил Олег, на пробу слегка ослабляя хватку, но Невельский не дёрнулся. Он уже почти хотел разбиться насмерть.
— Не можешь, потому что сдохну я, сдохнешь и ты…
— Тебе не кажется, что ты уже умер?
— Сердце бьётся, кровь течёт, смотри… — Невельский рассекает себе руку крупным осколком от бутылки розового шампанского, не глядя, ведя лезвие от запястья к венам. Порез сразу наполнился багровой, почти чёрной кровью. Олег прикладывает его запястье к своим губам, прежде чем достать платок. Второй рукой отодвигает челку Невельского.
— Не в этом смысле. Ты меня понял.
Больше интересных статей здесь: Психология.
Источник статьи: Чёрный Человек.
