Космические странники: Парщиков и Бродский

Сегодня - щедрый на появление поэтов день. С разницей в 14 лет 24 мая родились поэт-метареалист Парщиков и нобелевский лауреат Иосиф Бродский. Общего между ними - не только даты и деятельность. Все гораздо тоньше и глубже.

Парщиков родился в 1954 году на краю земли - в Приморском крае в семье военного доктора, отчего и расширилась география детства и всей жизни Алексея. Киев, Донецк, Москва. В 1991 году – Сан-Франциско, где получил степень магистра на отделении славистики Университета Стэнфорда. А с 1995 года и до самой своей смерти 3 апреля 2009 года жил в Кёльне, где родился и рос младший сын Матвей.

24 мая 1940 года в Ленинграде родился Иосиф Александрович Бродский. Многие говорят, что знаменитый Серебряный век поэзии кончился не в 20-х гг., а именно с его смертью. Чутко воспринятая им школа русской поэзии от Золотого пушкинского века до века Серебряного (в том числе, в лице тепло дружившей с ним Ахматовой) сполна отозвалась в тонком и глубоком гении Бродского.

Большая радость, что такое явление отметило именно русскую поэзию. При этом, немудрено, что вобравший в себя весь многообразный и синтетический ХХ век, Бродский был билингвой.

Хотя, на первый взгляд, билингвизм, полноправное владение двумя литературными языками больше подходит предшественнику, "старшему товарищу" Бродского – Набокову. Набоков – тоже дитя эха времени "до" СССР и как бы во время него, но и со взглядом на эпоху со стороны, извне. Набоков тоже был отмечен печатью этой эпохи, оставаясь от неё удивительно свободным. Но билингвизм Набокова – отметина связующего звена между позаропрошлым веком и прошлым. Тогда как билингвизм Бродского отлично вписывается во вневременное и внепространственное шествие в целом, в масштабе космоса и условной вечности.

Ибо зачем ему сковывать себя даже двумя эпохами и, главное, свой гений, одним-единственным языком? Когда можно обратиться к двум – каждый из которых, по сути, является универсальным для метрополии и бывших колоний, в случае с английским языком и для России и стран Союза – с русским.

Творчество Парщикова началось ещё в 1970-ом году в Донецке. Позже, в Литинституте он встретился с поэтами Александром Еременко, Ильёй Кутиком, Иваном Ждановым и другими. Это их творчество в дальнейшем, по предложению Михаила Эпштейна, стало называться метареализмом.

Синтез физики и лирики, отмена дуализма и монополии тяжести бытия, смещение центров или полный отказ от них в пользу гармонии всеобщей метафоричности сущего, пронизанной парадигмой симбиоза и стремления к вечности. Эти ребята, кажется, всё впитали из того, что могло предложить человечество за всю историю своего существования. Свою поэзию метареалисты так и обозначили – как "метафору эпохи Теории относительности Альберта Эйнштейна".

Сегодня стихи Парщикова выходят на идишe, китайском, немецком, нидерландском, сербском, узбекском, датском, английском, финском, французском, японском и других языках. И я счастлива знакомить с ним студентов, потому что в 99,99% случаев они его не знают. Не потому что глупы или необразованны, потому что чаще специфика избранной деятельности не предполагает точечного столкновения с великим в искусстве. С сотрясающим само восприятие слова и образа, послания и проникновения в самую суть. Даже не знаю, чего!

Его стихи – как левитановские пейзажи, иконопись природы, где угол зрения художника – с высоты полета (кого?..). В этом – его словотворчество и его опыты в фотографии, где стираются законы физики (и вступает в силу та самая метафора в контексте теории относительности Эйнштейна).

Все законы стираются и у Бродского, выводящего слово (возвращающего, точнее) на космический уровень. Эта универсальность видится в масштабе поистине шекспировском. Когда кажется невозможным принять факт того, что такое количественное и качественное разнообразие образов и парадигм рождается в сознании единственного человека. Когда уровень погружения в каждую из представленных эпох (а Бродский повествует о Средневековье, Античности, Возрождении, временах Христа, и так далее) достоин специалиста по любой из них.

Бродский весь был свободой от места и времени, он даже ритм и рифму стиха от этого освободил, выстроив непривычный порядок слов и строф. Он, как Франциск Ассизский, подобно пантеистам Востока наделивший частичкой божественного не только существ, но и состояния (сестра Тишина), раздвинул рамки и границы зримого.

Пусть и вырос из среды "шестидесятников", Бродский был их полной противоположностью. Не певцом времени, а певцом освобождения от него. Как и от пространства. Отсюда и кажущийся нелогичным для еврея католицизм (и каждый год к католическому Рождеству – очередной шедевр о Нем. Каждый раз по-новому, неизменно гениально, постоянно – об одном. Об Одном).

Ни разу не посетивший (хотя приглашали) Святую Землю еврей-католик из СССР с гражданством США, безработный нобелевский лауреат. Да просто поэт. Космический путешественник. И здесь перекличка с Парщиковым, и его перемещениями по планете, сквозь пространство – и внутри физико-лирических парадигм.

Говорю о них студентам, несмотря на то, что мне самой до сих пор совершенно непонятно, как "это" (самые их явления, имена) вообще способно вместиться в понятие "человек". В одно ФИО. Ну, в два. Так современники и потомки не могли поверить, что Шекспиром был один человек, что Леонардо да Винчи – не посланник потустороннего мира, что Бродский – не сказочный перевёртыш собственного гения, талант, бесконечно множащий самоё себя, что Парщиков существует в недавней реальности, да и в нынешней – благодаря его жене. Которую именно поэтому я вдовой называть не стану.

Даром, что они с Бродским – родились в один день, и что оба незримой поступью исшагивают космические пространства, осеняя сущее своим гением. Тем, что озвучивают всё, подобно библейскому Адаму, напоминая или давая сущему имена, забытые за ненадобностью, затёртые, не воспринимаемые оглохшими от ужасов ХХ века и всей предыдущей истории человечества современниками. Их эхо отчётливо слышно. Потому ли, что гении, или, может, что ушли от нас так недавно. Мы ещё не привыкли. И никогда не привыкнем.

Да и к их явлению, к фактам из жизни нельзя привыкнуть. Последняя жена Парщикова – Екатерина Дробязко – когда-то очень ярко и просто объяснила мне, что такое был этот "Алёша" Парщиков. "Мы гуляли по Останкино, где я жила. И он вдруг просто так сказал мне: "Хочешь, я разрежу солнце?" Я посмотрела наверх и увидела, что солнце разделено пополам. Горизонтальная линия. И это был не провод электропередач. И прохожие свернули головы.

А потом мы были в тех же окрестностях с моей левреткой, и на нас набросилась собачья стая. А Алёша вытянул руку вперёд и сделал останавливающее движение. И они все вцепились лапами в землю и оставили нас."

Все влюблённые женщины идеализируют своих любимых. Но эти истории – из уст взрослой и более чем (Екатерина – журналист и критик) адекватной женщины. И ей уже можно было бы перестать идеализировать его. Главное – не это.

Эти истории – живые мифы реальной современности. С кенотипом – т.е. новым архетипом – в лице "Алёши", как его называют все, кто его любит. Это легенды об Орфее, о заклинателях змей, о Франциске Ассизском, проповедующем птицам и рыбам, о святых, чьим речам послушны самые страшные существа – вместе взятые. И любое его эссе и стихотворение – заклинание против смерти. …Но на то они и гении, что никуда никогда по-настоящему не уходят. Даже кажется, что особо и не приходили вовсе…Так, прошли мимо, озаряя своей звездой. И идут себе где-то дальше, освещая Вселенную.

Проповедуют всему сущему о животворной силе гения, охваченного божественным бессмертием. И они им охвачены, и мы сами – благодаря им, мы в это верим. Как и в рассказы о разрезанном солнце и присмиревшей стае.

Юлия Милович-Шералиева